Они оказались в небольшой, видимо, давно не убиравшейся лаборатории с едким запахом химикатов. Лампа дневного света мигала, щелкая, словно ночная бабочка, попавшая под абажур. Кэт прошла за анестезиологом через следующую дверь.
Он включил еще одну лампу, на щелчок выключателя откликнулось короткое гулкое эхо.
– Во время войны в здешних подвалах были укрытия на случай воздушных налетов, – пояснил доктор Суайр.
– Лабиринт помещений уходит в сторону холма. А в прошлом веке тут орудовали контрабандисты. Осторожнее, Кэт, здесь крутые ступеньки.
Держась за перила, она спускалась следом за ним по почти отвесной каменной лестнице, ведущей в узкий коридор, освещенный слабой лампочкой, где был ряд закрытых дверей, на каждой напечатано на табличке имя. Они миновали крохотную кухоньку, и на следующей двери Кэт увидела табличку: «Доктор Суайр».
Это был маленький кабинет без единого окна, функциональный и основательный, с двумя обтянутыми кожей простыми стульями около старого металлического письменного стола, с несколько более впечатляющим стулом перед ним, с дверью, за которой, как решила Кэт, находился стенной шкаф. Еще там было три каталожных шкафа, полки, заставленные книгами по медицине, включая и написанные самим доктором, и несколько любопытных приборов, но ничего такого, что давало бы хоть какое-то представление о Суайре как о человеке. На столе стоял старомодный серый телефонный аппарат. Застоявшийся воздух был тяжелым от запахов коврового покрытия и винила.
– Национальное здравоохранение не считает нужным тратить деньги на приличные кабинеты, – сказал доктор Суайр, приглашая Кэт сесть на один из стульев, потом наклонился и включил обогреватель. – Не хотите ли чего-нибудь выпить? Я сделаю быстрорастворимый кофе.
– С удовольствием. И стакан воды, если можно.
Доктор Суайр вышел и закрыл за собой дверь. Кэт внимательно оглядела комнату, надеясь отыскать какие-нибудь улики, но не заметила ничего подозрительного. Она опустила руку в карман и неловко повертела магнитофон – включила его, вытащила украдкой, чтобы проверить, работает ли он, снова опустила в карман. Закипел чайник – она определила это по звуку, – послышались шаги и позвякивание посуды.
Доктор Суайр вошел с подносом, на котором стоял стакан шипучей воды, две кружки с кофе и бутылка молока.
– «Перрье» подойдет?
– Спасибо.
– Молоко? Сахар?
– Черный, пожалуйста.
Кэт взяла стакан и выпила залпом, ощущая теплый ветерок от обогревателя и покой. Напиток вернул ей утраченные силы.
Анестезиолог сел рядом с ней, положил ногу на ногу и поставил свою кружку на ковер. На его синих носках был узор в виде музыкальной фразы.
– Итак, вы хотели со мной поговорить.
Кэт насторожилась.
– Совершенно верно. Мне хотелось бы узнать, что происходило в операционной.
– Все очень просто. Мы пытались спасти вам жизнь.
Кэт не отводила глаз от лица доктора.
– Я так не думаю. У меня не было никакой аллергической реакции. Все это чепуха. Вы просто дали мне что-то.
Доктор Суайр внимательно посмотрел на нее:
– Что вы хотите сказать?
– Сестра принесла пузырек с лигнокаином. Вы заменили его другим пузырьком, когда думали, что вас никто не видит.
– Кэт, вы же знаете: ни с медицинской точки зрения, ни с научной, ни даже физически невозможно, чтобы вы что-то видели.
– Согласна. – Парок от кофе вился около лица Кэт. – Но как же тогда мне удалось это увидеть?
– На прошлой неделе мы говорили о смерти. О том, что под ней понимают. Помните? Раньше думали, что смерть наступает, когда останавливается сердце, однако теперь так не считают. После того как остановилось сердце, мозг живет еще девяносто секунд, иногда дольше, без ущерба для его деятельности. Затем он начинает быстро отключаться, умирать. Спустя три или четыре минуты мозг теряет всякую активность. Вот что происходит, когда пациент находится в состоянии клинической смерти, – такое определение узаконено в большинстве стран.
Кэт отпила кофе.
– Смерть мозга необратима, – продолжал доктор Суайр. – И иного еще никогда не бывало. Однако состояние смерти мозга можно вызвать искусственно: гипотермия, например, может временно прекратить его активность, а также некоторые барбитураты. – Анестезиолог переплел пальцы рук. Кэт обратила внимание на его запонки, вульгарные по ее мнению, – золотые монеты вставлены в оправу.
– Во время операции вследствие сильной аллергической реакции на один из анестетиков активность вашего мозга была полностью блокирована в течение восьми минут. По всем признакам в течение этого времени ваш мозг был мертв. И более того, из этих восьми минут три минуты у вас не билось сердце. Вы не могли ни видеть, ни слышать, ни ощущать – ни вкуса, ни запаха, ни прикосновения. – Доктор наклонился вперед. – Но вы все чувствовали. Вы видели меня. И видели треугольник, не так ли?
От его взгляда на Кэт повеяло холодом. В его глазах не было прежней теплоты – они горели странным, фанатичным светом.
– Я не рассказывала вам, что видела треугольник.
– Но вы его видели, не правда ли? Ведь вы для этого ходили в операционную, чтобы проверить, есть ли он?
– Да, – сказала Кэт спокойно. – Потому что я понимала: если треугольник там есть, значит, я действительно вас видела. Это не было игрой воображения.
Доктор широко улыбнулся, но теплота не вернулась в его глаза.
– Когда у вас остановилось сердце, в операционной началась паника. Так что вы легко могли ошибиться.